Генеалогические изыскания.

Генеалогические изыскания.
( Своим детям и внукам посвящаю.)

Все мы живем в сегодняшнем дне и как-то в повседневной суете не очень задумываемся о
нашем прошлом. А вот, оказывается, иногда просто любопытно и познавательно совершить некоторый экскурс в прошлое. Кстати, в пятидесятых годах прошлого столетия был очень популярен роман американского писателя Эптона Синклера “Королевская кровь”. Он был написан в духе того времени. В двух словах – некий благополучный американец по фамилии Кингсблад, что в переводе и означает “королевская кровь”, решил докопаться до корней своих. В результате накопал на свою голову, что он происходит из негров ( сейчас принято говорить афро-американцев ) и, естественно, расистски настроенное окружение, от него отвернулось со всеми вытекающими отсюда последствиями. Слава Богу, со мною этого не произошло, хотя при собственных генеалогических изысканиях накопал немало интересного.
Советский Союз все-таки развалился. В результате этого развала я стал одновременно и “незалэжным” и безработным, без какого-либо пособия, пенсии и денежных сбережений. Я решил, что единственный разумный выход в сложившейся ситуации - слинять из Украины.
Естественно, по простоте душевной, обратился к одному из эмиссаров Международного Еврейского Агенства “Сохнут”. Покумекав над представленными мною бумажками, он по каким-то, только ему ведомым признакам, высказал сомнения по поводу моей принадлежности к великому еврейскому народу. Он поставил под сомнение кошерность моего имени – не еврейское - Адольф, отчество тоже подгуляло – Миронович, ну, а фамилия – вообще ни в какие ворота - Гамольский! А в метрике,- о, ужас! - такая важная графа, как национальность, отсутствовала вообще! ( В то время было такое веяние в советской бюрократии – не ставить национальность в некоторых документах ). Мне можно было бы приписать любую некошерную национальность, поставив таким образом под угрозу кошерность принимающей страны!Я был просто обязан доказать свое еврейское происхождение!
Странно. До этого времени мое еврейство ни разу не оспаривалось ни в одном отделе кадров организаций, где приходилось работать, ни в одной приемной комиссии, ни в одном скандале в транспорте или в очередях. Единственные, кому было совершенно на это в высшей степени наплевать, так это мои дорогие и, к счастью, многочисленные друзья всевозможных национальностей. Делать нечего и я приступил к розыску своих корней.
Дело оказалось довольно непростое, пришлось запрашивать Донецкий областной архив, архив ЗАГСа Мариуполя, несколько раз съездить на свою Родину – в Мариуполь, ну и т.п..
Оказалось, что в семье все евреи и по линии отца и по материнской линии. Однако попутно я узнал и то, что настоящее имя отца – Меир Юдкович, деда звали Юдко Мордухович, прадед носил имя Мордехай Меирович, бабушку звали Ента Гершковна (баба Лена) Дунаевская. У нее были два брата – Арон и Гриша, и сестра – Домна Дунаевская, в браке – Шпарбер. Все они приходятся родственниками известного композитора Исаака Осиповича Дунаевского. По материнской линии -мама Сарра Гершковна, бабушка - Геня, дед – Гершко. Не густо, но все же.
Родители отца потомственно владели почтовой станцией г.Мариуполя с постоялым двором и немалым хозяйством для удовлетворения постоянно растущих потребностей проезжающих. Мама росла в семье кустаря-сапожника Гольдберга, в которой детей сызмала приучали труди- ться. Вся семья “пахала” от зари и до зари, вспоминала мама.
У отца было еще три брата и две сестры. Старшая – Анна обладала прекрасным голосом, но выступать перед публикой родители ей категорически запретили. Еврейская девушка! Умерла она в возрасте более 90 лет, в Подольске, где сейчас проживает с семьей мой двоюродный брат и ее сын Орлов Виталий Яковлевич. Сын другой его сестры Ольги,- Адольф Ефимович Ангелевич, в молодости – прекрасный спортсмен- теннисист. Перед войной поступил в Московский станко-инструментальный институт, проучился несколько месяцев и был призван в действующую армию, - началась война. Воевал рядовым в пехоте, сержантом. Закончил войну уже офицером. После окончания института военных переводчиков преподавал французский язык в Суворовском училище в г. Куйбышеве, а потом - в Московском институте иностранных языков им. Мориса Тореза. Был ответственным секретарем Всесоюзной федерации тенниса, судьей международной категории, членом редколлегии журнала “Теннис”. Занимая столь высокие посты, объездил почти весь мир, как спортивный судья и представитель Федерации тенниса. Занимался переводами книг французских писателей. Мне он подарил “Пеле – король футбола” Алена Фонтана, “Футбольные истории”Макса Юрбини, переведенные им, и написанную им же книгу “ Первые ракетки” ( с предисловием летчика-космонавта СССР Бориса Волынова). После смерти жены переехал к дочери Ольге в Австралию. Награжден 26 правитель ственными наградами. ( В отличие от меня, награженного единственной медалью “Ветеран труда”, прозванную “Орденом сутулого”.)
Одного из братьев отца звали Муня, но о нем я более ничего, к сожалению, не знаю.
Младший и самый любимый в семье был Арон. В начале Отечественной войны
он был ответственным за эвакуацию людей и оборудования одного из Мариупольских метал-лургических заводов на Восток. Один эшелон благополучно перевез, со вторым хотел отправить всю родню. Родители заупрямились, они считали, что рассказы о зверствах фашистов, - это большевистская пропаганда. В результате, когда Арон уже убедил их бросать все и уезжать, время было упущено и в город вошли фашистские войска. Всех евреев собрали в одном месте возле казарм и в средине октября расстреляли. Случайно спасся только мамин глухонемой брат Костя. Ночью он выбрался из-под груды трупов и ушел. В его семье решили, что в городе его обязательно найдут, поэтому лучше ему переждать в селе. Снарядили, как могли и отправили. Днем он спрятался в дренажной трубе под дорогой, но его выдал кашель. Фашисты нашли его и тут же расстреляли. Дочь его Бася Волович сейчас с семьей в Германии.
Из огромной семьи Гамольских–Гольдберг выжили в войне только мой отец, мама и две ее
сестры - Мира с мужем Петей, – они были в эвакуации, и Фира – она была на фронте. Младшая – Женичка, погибла при бомбежке.
Отец был призван на войну почти в самом начале. Воевал в пехоте. Был неоднократно ранен, попадал в окружение, после войны с Германией, воевал еще и с японцами. Вернулся домой в ноябре 1945-го с орденом Красной Звезды, пятью медалями и массой мелких осколков в руках и груди. Они периодически нарывали и выходили из него практически до последних дней его жизни. Мне – пацану было интересно расспрашивать его о войне, но он очень не любил об этом вспоминать и отвечал всегда скупо и неохотно.
Фира пошла на фронт добровольно, закончила медицинские курсы и попала на службу в госпиталь. Вскоре их госпиталь оказался в осажденном Севастополе. Спастись от плена можно было только морем. Их, нескольких медсестричек, взяли в гидросамолет, но его подбили. Пилот тянул сколько мог, но все же пришлось сесть на воду. Подавать сигналы SOS было опасно, приходилось только ожидать и надеяться на чудо. Через несколько суток они увидели, что в их сторону движется небольшое судно. Кто это? На всякий случай решили живыми не даваться и распределили оставшиеся в пистолетах пилотов патроны – кто стреляется за кем. На их счастье это оказался советский катер!
А потом были Болгария, Румыния, счастливый брак. В 1944-м году она приежала к нам в Ворошиловград ( очевидно, это был отпуск), с нею был муж – Николай Лукич Швец, ее однополчанин. Мне он запомнился как светловолосый красавец, что называется “кровь с молоком”, излучающий доброту. Он как-то расположил всех к себе. А потом они вернулись обратно. На фронт... Войну они закончили в Порт-Артуре. Вернулась Фира в Ворошиловград (ныне Луганск) 1950 году, увы, вдовой (саркома желудка) , с 5-летней дочкой – Ларисой, которая сейчас живет в Харькове.
Дочь Арона – Инна, живет с семьей в Таллинне, там же живет и Любочка - дочь от второго брака его жены - “тетечки Надички”, к сожалению, уже покойной.
Занимаясь генеалогическими изысканиями, я познакомился с однофамильцем Анатолием
Исаковичем, который был близко знаком с семьей Гамольских. Его прислали в Мариуполь в 30-е годы для организации городской газеты. В войну он служил в войсковых газетах на различных фронтах. Он много и о многом рассказывал. Записать бы все это в свое время, но кто в молодости думает о будущем? Я поинтересовался у него – откуда у нас такая, вроде бы странная фамилия? И вот, что он рассказал.
Во время войны он со своею частью оказался в одном польском городке, где буквально каждый второй носил фамилию Гамольский. Он заинтересовался этим феноменом и узнал,
что когда-то здесь жил граф Гамольский. В этом месте повествования я прервал его речь замечанием, что я вроде бы, как ощущаю в себе присутствие благородной крови. Но, продолжал он, граф этот был очень беспутный человек – игрок, пьяница и бабник. В конце концов все, чем он владел, пошло с молотка, а холопы получили вольную. Так как фамилий у них не было, не полагалось, то на вопрос “Чьих вы будете?” ответствовали - “Гамольские”. Поэтому неизвестно графских ли я кровей или же холопских. А фамилия происходит от слова “гамоли”- своеобразные металлические кошки, которые плотогоны подвязывали к подошвам сапог, чтобы не поскользнуться, перемещаясь по плотам. Все оказывается довольно просто.
А принадлежность свою к “народу книги” пришлось устанавливать через суд. Но это уже
другая история, однако по своему интересная и поучительная.

Отец.
Отец мой, Гамольский Мирон Адольфович ( Меир Юдкович ) родился 7 августа 1901 года в
Мариуполе. Хотя со времени его смерти в мае 1957-го прошло немало лет, помню очень многие подробности о нем.
Росту он был невысокого, примерно на голову ниже меня, но крепкого телосложения. Ладони рук были широкие и крепкие,- испытал на себе. Почти всегда с бритой головой, когда курил любил, чтобы дым как бы поднимался с макушки. Характерно, что в самые лютые морозы не опускал уши на шапке, разве , что поднимал воротник. Всегда наглаженный, в зеркально блестящей обуви, со сверкающими пуговицами форменного мундира. По праздникам надевал орден и медали, начищенные до умопомрачительного блеска. Запросто мог вернуть меня, если выскакивал из дому в нечищенной обуви. Аккуратен был во всех мелочах.
В доме, в семье это был хозяин, МУЖЧИНА. Но это был не харизматический, галахический
еврейский мужчина, каких полным полно в Израиле. Все их мужское достоинство умещается в штанах, ведь по Галахе мужчина должен лишь зарабатывать деньги, а все остальное должно ложиться на плечи женщиы. Отец с матерью тянули вместе общий груз домашних забот. Я никогда не слышал, чтобы кто-то из них сквалыжничал по поводу того, что это не его работа. Вообще, в семье трудились все по мере возможностей. Ведь у нас, как у многих, было некоторое “подсобное хоэяйство”: весной покупались один – два поросенка на откорм, один – два десятка цыплят это и мясо и яйца круглый год. Надо было ежедневно убирать за ними и кормить, и это выполняли все.
Моими обязанностями было: через день ходить на молокозавод, приносить два ведра обрата (сыворотки), ежедневно я должен был нарвать пару мешков свежей травы. Мама варила еду поросятам, а я или отец выливали ее им в корыто. Чистка входила в обязанности всех. Помимо то-го постоянно нужно было напилить и нарубить дрова, внести уголь в сарай и, затем ежедневно приносить его к печке в доме, приносить воду, иногда за несколько домов. Был также общий на всех соседей погреб, где, прежде всего, стояли продукты повседневного употребления- всевозможные супы – борщи и прочие компоты (холодильников еще не существовало). Каждую осень нужно было затащить туда картошку на зиму, кроме того приготавливалась бочка квашеной капусты, в бочке поменьше – солились огурцы или помидоры. На протяжении зимы картошку надлежало периодически перебирать, кружки на кадках – мыть,все это и многое другое делалось всеми, без перекладывания на другие плечи.
Отец был невероятно начитан, обожал литературу и историю, хотя не сумел получить даже среднего образования– был отчислен из гимназии по процентной норме, как еврей. Впрочем, это не мешало ему занимать такие должности, как начальник областного управления“Союзпечать”. Последняя его должность – зам. начальника Почтамта г.Ворошиловграда. Иногда по воскресень ям мы ходили с ним на рынок. Общение с ним в течение этих нескольких часов доставляло мне огромное удовольствие. По пути он обязательно рассказывал что-либо интересное из мировой истории, но никогда о пережитом им во время войны. Никогда.
Обладал здоровым чувством юмора – любил розыгрыши и в качестве автора, и как объект розыгрыша, понимал и ценил шутку. В застольи, когда такое случалось, сыпал анекдотами и всевозможными байками, был душой компаний ( особенно в молодые годы ), хорошо играл на скрипке.
Но характер имел твердый, мужской: приведя в дом молодую жену, сразу поставил все на свои места – никто не имел права боговать над нею, а со временем, они вообще уехали из дома в Луганск (Ворошиловград).
Очень любил нас с сестрой. Определенно мы были для него предметом гордости. Вернувшись с войны, отвел меня в музыкальный кружок Дворца Пионеров. С условием – если выучусь играть на любом музыкальном инструменте,- купит аккордеон. В то время аккордеон был предметом на уровне нынешнего “Мерседеса”. Но, если бы он еще дал мне свою голову! Вместо музыкального кружка я начал ходить в изостудию, даже делал там определенные успехи. Отец, разумеется, расстроился, но, видимо, смирился и согласился с решением руководителя студии, чтобы я поступал в Художественное училище. Однако, и в этом случае, как говорится, “попала шлея под хвост” и я сделал все, чтобы провалить вступительные экзамены. В десятом классе я стал допризывником в армию и мы с отцом вместе выбрали для поступления после школы Киевское Высшее авиационное инженерно-радиотехническое училище. Я только успел сдать 6 из 9 вступительных экзаменов, меня вызвали в штаб приема и предложили забрать документы. Мотивация - еврей. Это был 1952 год, готовилось “дело врачей” и антисемитизм поднимал голову. Опускаю подробности, но уже с 1-го августа я сдавал экзамены в Донецкий Индустриальный институт. Сдал хорошо и был принят на химфак. Отец был доволен проявленной мною самостоятельностью и упорством, тем более, что отсев был довольно велик. Когда я приезжал домой в институтской форме, естественно, с начищенными пуговицами и погонами – я видел, что это был для него праздник. Жаль, что ему не пришлось порадоваться сыном-инженером, тем более, сыном-кандидатом наук.
Отец практически никогда не болел, не помню его лежащим с простудой, гриппом или чем-либо подобным. Неожиданно стал жаловаться на боли в животе. В январе 1957г. его прооперировали, но было уже поздно – рак желудка. Умирал он тяжело. Горько вспоминать все подробности. 14 мая его не стало. Благословенна будь его память.


Мама.
Мама осталась в моей памяти прежде всего, как человек всегда готовый и пошутить и посмеяться над шуткой. Родилась она 19 марта 1910 года в семье кустаря – сапожника. Мама частенько вспоминала, что детей сызмалу приучали к труду – работы всегда хватало. Отец ее, Герш Гольдберг, рано овдовел и свою родную мать наша мама не помнила. Наверняка могла бы о ней рас сказать ее старшая сестра Мира, но... Вторую его жену звали Геня; в этом браке родились Фира и Женя. Был в семье еще и брат Костя, глухонемой. Как я писал ранее, ему была уготована страшная судьба.
Все 93 года маминой жизни судьба всячески испытывала ее на прочность. Родители отца были категорически против того, чтобы в их дом вошла бесприданница и, вообще, человек не их круга. Надо отдать должное отцу – он проявил твердость, привел ее в дом и поставил всех перед уже свершившимся фактом. Тем не менее, обструкция им была настолько велика, что они уехали из Мариуполя, из родительского дома в Ворошиловград. Отец нашел работу у связистов, а мама окончила какие-то курсы и стала работать штукатуром на паровозо-строительном заводе им. Октябрьской революции. По существующим в то время идиотским законам, дети кустарей не имели права получать образование в государственных школах. А ей так хотелось быть комсомолкой, быть как все. Необходимо было наработать стаж, потому и работала штукатуром, участвовала в “Синей блузе”. Помню, как она иногда напевала песни своей молодости. Кстати, у нее был великолепный слух и в детстве ее обучали игре на фортепиано. Спустя много лет, она приводила в восторг наших детей, усаживаясь за инструмент и “ барабаня “ марш или импровизируя на темы популярных, современных мелодий.
Она закончила начальную школу. Потом работала закройщиком на кожевенном заводе, а потом уже была война.
Отец до ухода на фронт успел нас пристроить в эшелон работников управления связи, едущий в Узбекистан. Однако, к весне1942-го наступление фашистов притормозилось и взрослые решили возвращаться на родину. Если бы они хоть в малой степени могли представить, чем это для всех обернется! Вторая эвакуация уже не была похожа на первую,- это было бегство. Бои уже шли на окраине Ворошиловграда, ни о какой организованной эвакуации не могло быть и речи.
Я помню только, что было лето, было жарко. У мамы в руках был чемодан, на руках – сестра (ей было 5 лет), у меня был какой-то узел с вещами. Мы прибежали на вокзал, там стоял готовый к отправке эшелон с оборудованием паровозо-строительного завода на открытых платформах. Наверное последний. Какие там билеты, какие документы? Люди лезли на платформы напролом!
Вскоре эшелон тронулся. И тут началось такое, что и в кино я не видел! Над эшелоном постоянно кружили немецкие самолеты, то бросали бомбы, то проходили на бреющем, стреляя из пулеметов. Почти при каждой остановке эшелона хоронили погибших. Перед нами шел поезд из пассажирских вагонов. Выскочить из них во время налета было гораздо труднее, чем нам соскочить с платформы. Потери там были еще больше. Это было видно по рядам могил вдоль железнодорожного полотна. Какой-то ангел уберег нас.
На нашей платформе лежала огромная, во всю платформу металлическая конструкция с треугольного сечения углублениями и двумя каналами по бокам. Во время налета мама садила нас в эти углубления. Но однажды она засунула нас в эти каналы, а сама прикрыла выходы из них собой. Помню ощущение ужаса от кромешной тьмы, воя самолетов и, бьющего по ушам звука, попадающих в металл пуль!
Не могу вспомнить, как произошло, но мы оказались под Минеральными Водами, в селе Воронцово-Александровка, в детском доме из Днепропетровска. Здесь работала воспитательницей тетя Надя, жена папиного брата Арона. Вот с этим детдомом мы пошли в мой первый турпоход через степи на Грозный, а оттуда к Каспийскому морю. Ко времени нашего выхода в путь, немец уже взял Минводы, и пройти какие-то пару десятков километров ему большого труда, видимо, не составляло.
Мне помнится, что младшие ехали на подводах, дети постарше и взрослые – пешком. Всем пошили марлевые повязки от пыли. Чтобы фашистские летчики не бомбили, на подводах натянули простыни с крупным красным крестом. Но они метили именно по этим красным крестам! И опять – похороны. А погибшие лошади шли в пищу. ( Что, некошерно? Хотел бы я видеть стражей кошерности на нашем месте.) В станицах зачастую нам не разрешали набрать воды из колодцев местные казаки, разодетые, как в оперетте – в синие шаровары с широкими красными лампасами, фуражки с высоким околышем и выпушенным чубом. Сейчас, когда вижу в телевизоре их невольно вспоминаю этих, с позволения сказать,”героев”, издевающихся над изнемогающими от жажды детьми. Впрочем, Господь им судья.
Прибыли наконец-то в Махачкалу. Что здесь творилось! Вся волна беженцев, достигнув моря, вынуждена была ждать случая, чтоб переправиться через него. Прилегающая к морю территория, все скверы, близлежащие улицы, каждый клочок земли был занят беженцами. Два кирпича – уже печка для готовки, из чемоданов и узлов – постели. Люди жили так неделями. Нашему детдому повезло. Вскоре нас погрузили на танкер “Огамали-Оглы”, прямо на палубе. Помню, что вместе с нами был детдом испанских детей, тоже из Днепропетровска. Спустя много лет я встретился с этим танкером в Музее флота в Одессе. Как с родственником!
Из Красноводска уже ехали поездом. Потом расстались с тетей Надей, ее сестрой и их детьми Инной и Юрой, они поехали дальше в Барнаул, а мы – в Киргизию. Попали в русское село Покровка, недалеко от озера Иссык-Куль. Высокогорье, в сентябре уже ложится снег, а мы в чем стояли, в том и бежали. На ногах – сандалики, короткие штанишки, у мамы – легкое платьице...
Несмотря на военное время, нам вскоре выделили по кожушку. Мне, помню, ботинки и трусы. Все это – как семье красноармейца. Но ноги все же успели обморозить.
Мама тотчас же нашла какую-то квартиру, устроилась на работу. Но, что это была за работа?
Она вместе с еще такой же беженкой из Ленинграда, по имени Вероника, крутили огромный маховик токарного станка, на котором вытачивали ступицы к колесам для зарядных ящиков. В селе никогда не было электричества. И вот они вдвоем весь день выполняли функцию электромотора.
Окончив смену, она набирала мешок стружек, обрезков и тащила домой – топить плиту. Частенько ей помогал и я. Весной нам выделили землю под огород, мы посадили на нем картошку и собрали такой огромный урожай, что хватило до следующего лета. Следующую зиму всретили уже во всеоружии.
Однако весной мама вновь засобиралась домой. Денег на дорогу нам хватило только до Минвод. Мама, с ее энергией, оставила нас на вокзале, сама начала метаться в поисках работы и жилья. Нашла: в 25 километрах от Минвод – село Орбеляновка, там – винодельческий совхоз “Темпельгоф” в нем требуются рабочие. Поехали туда. Все лето она работала в совхозе на вино-граднике. Помимо денег рабочие получали вино и спирт, их еще кормили обедом. Разрешалось приходить на обед и детям. Коронное блюдо было - “суп-поплюй” из неочищенного овса. Возле тарелки каждого едока возвышалась горка овсяной шелухи. Но суп был сытный и, как ни странно, довольно вкусный. А по воскресеньям подбиралась компания и еще затемно они шли пешком на базар в Минводы, продавать свое вино и спирт. Возвращались в село глубокой ночью.
Все-таки осенью мы выехали в Ворошиловград. Остановились у маминой сестры -Миры, потом перебрались на другую квартиру, куда и вернулся после войны отец. Потом уже родители получили государственную квартиру. Отсюда я уехал в институт, сюда же вернулся инженером.
Мама невероятна переживала по поводу моей холостяцкой жизни, гулянок и выпивок. Пыталась сама подобрать мне невесту. Но, когда к нам приехала в гости Женя -моя будущая жена, они понравились друг другу. Женя часто говорила, что вышла за меня замуж только из-за мамы. Вообще она была очень общительная, коммуникабельная, как сейчас принято говорить. Знала почти всех моих друзей и дружила с ними. После смерти отца стала работать на Почтамте в бюро жалоб. Сотрудники очень уважали и любили ее.
Женившись, я уехал в Сталино (Донецк), общаться, естественно, стало сложнее – расстояние около 400 км. Тем не менее иногда приезжала к нам в гости. Помню, приезжала на мой 50-летний юбилей. Друзья- туристы устроили грандиозный праздник, за столом сидело их более сотни. Надо было только видеть сколько гордости было написано на ее лице! Приезжала и на защиту диссертации, вела себя очень чинно. Потом уже после защиты, после банкета, дома состоялся диалог:
- Зачем это все ты делаешь?
– Понимаешь, мама, сейчас я младший научный сотрудник, теперь меня назначат старшим. – Ну, а потом?
– Потом могут назначить заведующим лабораторией.
– А директором института могут назначить?
– Ну, это уж ты загнула! Конечно нет, биография подкачала.
Мама помыслила немного и глубокомысленно констатировала:
– Да, без профессии жить тяжело. (У нее-то профессия была – и штукатур, и закройщик обуви).
После моей женитьбы как-то более сблизилась с моей сестрой,-это не ревность, нет. Я уже, как говорится, “отрезанный ломоть”, а сестре нужна и забота, и помощь, и любовь. Так надо.
Мама с сестрой обменяли свою квартиру на другую, а из той – уже уехали в Израиль. Даже не хочется описывать эту часть маминой судьбы, хлебнула напоследок убогой жизни“новых репатриантов”. Прежде всего она потеряла круг общения , а он у нее был довольно большой. Отсутствие языка создавало ей дополнительные неудобства, да и в старости не так-то просто устанавливать контакты. Навалились болезни одна за одной. Сестра просто физически не могла ухаживать за нею, денег же нанять человека у нас не было. Вобщем, дни свои кончила в “Бейт-авот” - что-то типа дома престарелых, но значительно более комфортном. Понимаю, что мы сделали все, что смогли в этих обстоятельствах, но душа болит.
Благословенна будь ее память.